Грозовой Сумрак - Страница 50

Золотом вспыхнул янтарь в оголовье, озарил половину комнаты и существо из Сумерек, что устроилось у меня на груди, склонив уродливую старушечью голову к моему лицу.

Бруха, ведьма, Отбирающая Жизни.

Пр-р-рочь!

Взмах рукой, удерживающей светящийся алым нож в форме вытянутого листа.

Брызнувшая на лицо холодная, жгущая как щелок кровь… От визга сумеречной закладывает уши, мороз по коже пробирает, но сухая ладонь отдергивается от моей шеи, и существо оказывается на потолке, цепляясь за струганые доски крошечными коготками на кончиках трехпалых паучьих лап.

С треском распахнувшаяся дверь, порыв студеного ветра, скользнувший по лицу, взмах длинной, чуть изогнутой сабли, от которой веет кузнечным жаром и морозным дыханием лютой зимы. Холодное железо, отогнавшее бруху куда лучше, чем мое слабое колдовство…

– Ты в порядке?!

Рейаллу пришлось повторить вопрос еще раз, а для верности еще и встряхнуть меня за плечи, чтобы я перестала сверлить взглядом окно, через которое выпрыгнула бруха, таща за собой неровный шлейф из серой паутины, обрывки которого опаленными на кончиках шелковыми нитями свисали с моей шеи.

– Да.

– Не слышу, повтори!

– Да, да, в порядке. – Я принялась обирать с волос и одежды клейкую паутину, которая таяла у меня в руках, обращаясь в туман, пропадая без следа, истаивая, как снег под жаркими лучами весеннего солнца.

– У тебя на лице кровь. – Теплые пальцы фаэриэ скользнули по моей щеке, стирая темные, пахнущие почему-то болотной тиной капли.

– Это не моя.

– Разумеется, не твоя. Кровь ши-дани не воняет сыростью подземелий и холодной трясиной. Она жаркая, алая и сладко пахнет железом. – Рейалл тихо усмехнулся, подошел к окну, выглядывая в постепенно светлеющую летнюю ночь. – Далеко бруха не уйдет. Она, похоже, много лет кормится у этой деревни, значит, и логово ее где-нибудь рядом. Бояться ей здесь некого, вот и обнаглела донельзя, каждого приезжего старается пометить как свою добычу. А за подобную наглость рано или поздно приходит расплата.

– Рей, ты куда собрался? – Я шагнула к нему, коснулась рукава расстегнутой на груди рубашки. – Не уходи, она до рассвета не вернется, а днем и подавно не покажется.

– Разумеется, не вернется. Но я очень хочу поразмяться, – Рей наклонился, его неровно остриженные волосы прикосновением перышка защекотали мою шею. – Ложись спать, милая. Я все улажу.

Шелест выскользнувшего из кожаных ножен на поясе широкого охотничьего ножа, светлое лезвие, едва заметно светящееся в серой предрассветной мгле, глубоко вошедшее в рассохшееся дерево подоконника так, что можно было и не думать о том, чтобы вылезти через небольшое окно, не задев оружия. Я ахнула, невольно отступая от пышущего жаром и стылым холодом лезвия, растерянно глядя на фаэриэ.

– Это чтобы тебе было спокойнее, маленькая ши-дани. И мне заодно.

Он вышел за дверь раньше, чем я успела последовать за ним, а очнулась я лишь после того, как стукнул, опускаясь, деревянный засов с той стороны.

– Рей?

Тишина в ответ.

Я подбежала к двери, дернула за грубо обтесанную деревянную ручку. Он что, запер меня?! Решил отправиться в одиночку за проклятой ведьмой, что боится солнечного света и оказалась ослаблена в доме, где было холодное железо? Но ведь на воле она станет гораздо опасней, тем более что наступает «волчий час» перед самым рассветом, когда сумеречные твари наиболее сильны, а некоторые могут продолжать нападать, не чуя боли от прижженных холодным железом ран и опасаясь смертоносного металла не больше, чем обычной стали, закаленной в кузнечном горне.

– Рейалл!

Сумерки вокруг меня сгустились, холодный ветер, скользнувший в окно, досадливо хлопнул ставнем, словно напоминая о недавнем предупреждении, об уроке молчания, за который я заплатила страхом остаться в одиночестве в мире людей, пугающем гораздо сильнее ножа, скользящего на волосок от моего горла. Не догнать мне фаэриэ, который чует сумеречных так же хорошо, как я – духов леса в осенний Сезон, того, кто, несмотря на заточение в тюрьме из плоти и крови, может быть быстрее ветра, гибче озерного тростника и сильнее горного потока, с грохотом переворачивающего камни и раскалывающего скалы в поисках нового русла.

Не догнать… Но можно попытаться прийти вовремя.

Я торопливо накинула поверх зашитой сорочки верхнее платье, застегнула узорчатый пояс с маленьким кошельком, где лежала моя золоченая флейта с вьющимся, как побеги плюща, узором на тонких тростниковых трубочках, скрепленных воском. Подхватила с лавки полупустую сумку, куда положила бритвенно-острый дар Холма, и с плащом в руках подошла к воткнутому в подоконник охотничьему ножу.

Страшно даже дотронуться до него, приблизиться так, чтобы подрагивающие пальцы ощутили жар и холод смертоносного металла. И плотная ткань плаща, захваченного из Осенней рощи, уже не кажется надежной защитой для моих рук. Но я не могу ждать рассвета здесь, в безопасности, пока Рей ищет в предрассветной мгле хищную, голодную и обозленную легкой раной сумеречную тварь.

Ведь я обещала, что он не будет один.

Руки обожгло болью даже через несколько слоев ткани, когда я взялась за рукоять крепко вбитого в подоконник охотничьего ножа…

Как легко понять тех, кто по доброй воле присоединяется к Дикой Охоте, раз в году проносящейся над миром людей! Кто вливается в вереницу павших воинов и призванных волей самого страшного, самого безжалостного в своем холодном безразличии ши-дани не из-за страха перед участью жертвы, а из-за стремления самому стать охотником. Почувствовать сладость погони, жар, разливающийся по телу во время неистового бега, экстаз в момент, когда Охота настигает выбранную жертву, и каждому из свиты достается капля крови и глоток чужого страха.