Грозовой Сумрак - Страница 48

Первый урок, который преподали мне люди, повстречавшиеся в деревне рядом с мысом Иглы.

Не поленились выследить меня, по глупости заплатившую золотом за нехитрые вещи на базаре, а поняв, что защитить меня некому, захотели взять не только ярко-желтые монеты, с которыми я была готова расстаться без малейшего сожаления, но и меня саму. Если бы не фаэриэ, с которым я провела ночь в замке, внезапно появившийся с приходом грозы, – мне пришлось бы на себе познать то, о чем изредка плакали девушки, приходившие на северный Холм в надежде на защиту у мудрых снежных зверей. Серебро, приносимое ими на каменный алтарь, украшенный хрустальными друзами, до первого снега постепенно чернело от проливаемых небом дождей, ветра и непогоды, а потом пропадало, словно кто-то из зимних все-таки принимал подношение.

А с наступлением тепла в Весенних ручьях появлялась новая история, рассказываемая шепотом в тусклом свете одинокой свечи. О том, как снежные волки настигали обидчика суровой зимней ночью, и нипочем им было холодное железо, висевшее над окнами дома – тогда от лютой стужи трещали толстые бревенчатые стены, злой ветер сдувал крышу, вымораживал сени так, что поутру трескалась бочка с водой, превратившейся в лед. Мороз и голод рано или поздно вынуждали человека выйти из дома для того, чтобы навеки сгинуть в пугливо затихших под белым снежным покрывалом охотничьих угодьях. Впереди наметился меж деревьев просвет, узкая извилистая тропка расширилась, превратилась в нахоженную лесную дорогу, которая вскоре вывела нас к небольшой, всего на восемь домов, деревеньке, окруженной хлипким, потемневшим от времени и непогоды, забором. Белые дымные струйки вяло поднимались над печными трубами, где-то мерно стучал топор, раскалывающий деревянные полешки на неровные колышки, которые пойдут на растопку очага в человеческом жилище. Слева от деревни под порывами ветра колыхалось травяное море, пересеченное тропками, – судя по пугалу с битым горшком вместо головы, посевы, которые осенью дадут урожай. Если, конечно, лето здесь не окажется чересчур дождливым или засушливым.

Ржавые петли мучительно, противно заскрипели, когда Рейалл открывал вросшую в засохшую грязь побитую непогодой створку ворот. Где-то хлопнули ставни, залаяла собака. Из-за невысокого тына перед домом с прибитой над дверным косяком лошадиной подковой выглянула пожилая женщина в цветном шерстяном платке, наброшенном на плечи. Окинула нас с Реем усталым, чуточку испуганным взглядом и поторопилась скрыться в доме, так и не сказав ни слова.

– Похоже, чужакам здесь не очень-то и рады, – улыбнулся фаэриэ, взяв меня за руку и почти силой заводя в деревню. – Не пугайся, милая. Здесь нет никого, кто мог бы тебе навредить.

С треском захлопнулась за моей спиной рассохшаяся створка, прищемив краешек плаща, эхом прокатился тонкий хрустальный звон, словно ударились друг о друга стеклянные крылья, разбиваясь на тысячи мелких осколков, превращаясь в сверкающую пыль, в колкий нетающий снег. Я ахнула, вздернула подбородок, оглядываясь вокруг.

Ничего и никого – та же летняя небесная синева над головой, пышущее золотым жаром солнце, больно резанувшее по глазам слишком ярким лучом, тихие перешептывания ветра с кронами деревьев. Только в ушах все еще стоял стеклянный звон, болезненно ныло нехорошее предчувствие в груди – как будто в ней засела тонкая иголка-спица, неощутимая почти, но мешающая вздохнуть полной грудью.

Что-то нависало над этой крошечной деревенькой словно душное плотное облако, накрывало дома серой, едва заметной среди солнечного дня, тенью. Неуютное что-то, беспокойное, тревожащее.

– Фиорэ? – Рейалл тронул меня за плечо, разбивая сгустившуюся вокруг меня подобно туманному облаку зыбкую тишину.

– Мне… неуютно как-то. – Я оглянулась вокруг, замечая, что из соседних домов выходят люди, рассматривая нас со смесью недоверия, тоски и, как мне показалось, жалости.

– Неудивительно – здесь над входом каждого дома холодное железо висит, – усмехнулся фаэриэ, беря меня за руку. – Не бойся, положись на меня.

Легко ему говорить.

Рейалл сильнее сжал мою ладонь, потянул к людям, вышедшим на дорогу. Он приближался к ним и менялся с каждым шагом, становясь все более неуклюжим, более… человекоподобным. Пропала, скрылась в глубине тела текучая грация и неестественная плавность движений, легкие, развевающиеся при малейшем дуновении ветра волосы, прижатые ко лбу тонким кожаным обручем-плетенкой, отяжелели, утратили аметистовый отблеск и посветлели, разом переставая напоминать сгустившееся грозовое облако – теперь это была просто ранняя седина, не тающим снегом запорошившая когда-то черные пряди.

Я шла рядом с человеком, уже перешагнувшим тридцатилетний рубеж, красивым благородной, но уже увядающей красотой. Такой мог быть кем угодно – и рыцарем, оставившим свою службу, и незаконнорожденным сыном высокопоставленного господина, но не фаэриэ, не живой стихией, вынужденной ютиться в тесной и неудобной оболочке из плоти и крови.

Право слово, даже я не могла бы так легко и непринужденно «очеловечить» себя всего за те несколько мгновений, что Рейалл потратил, чтобы подойти к жителям этой маленькой, потихоньку вымирающей, деревеньки в стороне от наезженного торгового пути. Я молчала и жалась к фаэриэ, пока тот кланялся в пояс солидному мужчине в льняной рубахе, подпоясанной широким кожаным поясом, на котором висел тяжелый охотничий нож с деревянной рукоятью.

– День пригожий, добрые люди. – Рей поклонился, неуклюже, скованно, словно тяжело ему было сгибать спину из-за застарелой раны или болезни. – Пустите ли на постой до завтрашнего утра? Мы с женой отстали от торгового каравана, что шел на север, и попали в разбойничью засаду…