Грозовой Сумрак - Страница 28

– По моей просьбе древо королей дало нам оружие против Сумерек. Но не клинки цвета осенних листьев.

Над полем прокатился долгий пронзительный вой – гулкий, глухой, пробирающий до костей и выворачивающий душу наизнанку. Вой, от которого мне захотелось вырваться из рук Габриэля, единственного, кто давал мне защиту в этом проклятом Самайне, побежать по полю, забывая обо всем кроме страха. Страшный клич Дикой Охоты, что разогнал грозовые тучи в небесах, остановил льющийся стеной дождь и окрасил бледно-розовую луну в зловещий алый цвет.

Замерли сумеречные твари, с тревогой оглядываясь по сторонам, отступили к кромке леса, к стене живых деревьев-стражей ши-дани, стряхивая с когтей черную густую кровь, а из ослабевшей руки Мэбвэн выпал аметистовый кулон, сиреневой искрой блеснул в наступившем мраке и пропал где-то в траве. Пришло время Хозяина.

«Волчий час» после глухой полночи, самое темное время перед рассветом, всего лишь краткое время, принадлежащее только Габриэлю, королю Самайна.

Я увидела его таким, каким никогда не хотела видеть.

Скачущим по полю под красноватым светом ставшей неправдоподобно огромной алой луны на черном коне, копыта которого роняли на землю багряные искры, яркие, жгучие, как капли крови, падающие на снег. Подобно сгусткам тьмы, бегут по обе стороны от коня черные гончие – огромные гибкие тела стелются над землей, и кажется, будто бы их лапы не касаются пожухлой, примятой дождями и непогодой травы. Именно их вой возвестил о вступлении короля Самайна в полную силу – и ши-дани расступаются, уходят с пути Габриэля, чье прекрасное, не изуродованное еще шрамом лицо кажется белой восковой маской с черными провалами глаз. Тускло блестит корона из холодного железа на седых волосах, подобных ледяному туману над рекой, темным багрянцем сияет янтарь из смолы древа королей, а в левой руке Габриэль держит нечто мягко сияющее золотом и медью. Драгоценная раковина со дна океана… нет, витой Рог, наполненный силой до краев, легендарный Рог Изобилия, который может накормить весь Холм, напоить страждущих знаменитым «фейским вином», – все дело в том, как его использовать. Лишь в руках короля Самайна этот Чудесный Рог, артефакт волшебного Холма, мог стать оружием против чужеродных нашему миру Сумерек. Только Габриэль в тот момент был вправе взять его в руки – и обратить благодать Холма в силу, что может уничтожить, перемолоть, смять Сумерки с той же легкостью, как океанская волна смывает построенный на берегу песчаный замок, переворачивает, крушит в мелкую щепу величественные корабли…

Король Самайна поднес Рог к губам – и над полем прокатился тягучий, могущественный звук, что становился все громче и громче с каждым мгновением. Я ощутила Зов Рога как горячую, напитанную солнечным светом липкую паутину, что опутала меня с головы до ног, влила в жилы огонь, как хмельное осеннее вино, как жаркий поцелуй той сущности, что мы называем Холмом. Я отступила от живого – настоящего – Габриэля, что крепко удерживал меня все время, пока шла битва, и его руки безвольно соскользнули по ткани моего плаща. Призраки вокруг, от которых оберегал меня хозяин этого времени, перестали пугать, превратились в безобидные отголоски прошлого, в бесславно ушедшие в никуда существа, что утратили себя в оставшемся далеко позади за Алой рекой Самайне.

Песнь Рога разливалась над полем, и те сумеречные, что оказались слишком близко к коню Габриэля, вдруг стали стремительно проваливаться в собственные тени, возвращаясь туда, откуда они пришли. Одно за другим исчезали в Сумерках призванные Мэбвэн существа, а сама Королева Мечей подалась назад, отступила на шаг – и вдруг упала на колени, лихорадочно ища в траве аметистовую подвеску, утраченную сиреневую искру, когда волна Зова накрыла и ее.

С шелестом разрезало воздух невесть откуда появившееся сломанное лезвие кинжала, направляемое силой исчезающей в Сумерках фаэриэ, – последний отчаянный жест, перед тем как провалиться в собственную тень, – и песнь Рога оборвалась на высокой захлебывающейся ноте. Я увидела, как лезвие, ударившись о полированную поверхность артефакта, раскроило правую щеку короля Самайна так, что в ране блеснула оголившаяся кость, а уголок губ повис. Кровь заливала серо-черное одеяние Габриэля.

Он больше не мог играть и почему-то понуро опустил голову, зажимая ладонью нанесенную Мэбвэн рану и глядя пустым, ничего не выражающим взглядом на замаранный кровью Рог. Тот понемногу утрачивал свое сияние, становясь таким, каким я привыкла его видеть на поясе Габриэля, – потемневшим от времени, оправленным в тусклое серебро и с царапиной-сколом на полированной поверхности. И пустым, легким, как высохшая под жгучим пустынным солнцем кость погибшего от жажды зверя.

Луна почти склонилась к закату, постепенно утрачивая багрянец, а уцелевших сумеречных гнали прочь с Холмов зимние ши-дани, обернувшиеся величественными снежными зверями. Медленно, неторопливо возвращались в рощу деревья-стражи, покидали поле боя осенницы, что своим волшебством помогали зимним, – и лишь король Самайна оставался на месте. Словно он, только что принесший победу, сыгравший незаконченный гимн на Роге Изобилия, Хранитель древа королей, оказался не нужен сразу же, как только выполнил свой долг. Никто не подошел осмотреть его рану, не поблагодарил за содеянное – они просто приняли его жертву, его усилия как должное и вернулись в Холмы, позабыв о всаднике на черном коне…

Несправедливость, достойная ши-дани.

Габриэль, похоже, ты всегда будешь чужим везде, где бы ни появился, за исключением своего Самайна.